Приехал с дачи Витя. Он вчера упал с мотоцикла и сильно побился, болит спина и ссадины на лице. Возил его в травмопункт на Ленинском проспекте. Сделали укол против столбняка. Сунулся с деньгами к медсестре, которая его обрабатывала, но она отказалась брать.
20 июля, среда. Вчера вечером написал первые строчки нового романа "Писательница". Как и всегда, только ощущения и какие-то неясные блики переживаний и иронии. Как и всегда, первые странички — некий запев, идущий скорее от себя, нежели от героя.
Утром вместе с Галиной Степановной Костровой ездил в "Олма-пресс", где вроде бы подписал договор на издание еще одного тома дневников. Познакомился с Людмилой Павловной Буряковой, с которой перезванивался по телефону. Милая оказалась женщина, из ее немногочисленных суждений одно оказалось очень интересным. Речь зашла о милом молодом редакторе Саше, которого я помню по предыдущим моим появлениям в издательстве, сейчас он праздновал свой день рождения. Саша еще и писатель, пишет фэнтэзи, выпустил уже три книги. Так вот, Людмила Павловна сказала, что теперь уже начинают говорить об авторах, которых специально не раскручивают и не толкают только после пятой книжки. Тут же обменялись мнениями о Коэльо и об Акунине. Это все подготовленные для рынка и вдвинутые проекты. Вот так и живем мы с навязанными кем-то книгами, с навязанными кем-то певцами.
Новости от нашей доблестной Марины Кулаковой. С присущей этому типу людей настырностью она, оказывается, побывала еще и в министерстве, где ей сказали то же самое, что и я: прежде чем ее очень, видимо, талантливого, как и все дети матерей такого типа, сына возьмут в институт, ему надо закончить среднюю школу и получить аттестат. Но недаром Марина с журналистской демагогией напирала на то, что у нас творческий вуз. Если Творчество, так, значит, для детей такого типа всегда есть поблажки и исключения. Она, оказывается, еще позвонила и набирающему курс Анатолию Королеву. Планы у Марины, наверное, были далеко идущие: как только бы мальчик поступил, стало бы ясно, что один он в общежитии жить не может, и к нему в комнату надо обязательно подселить маму.
Вечером звонил Миша Стояновский. По его сведениям, я попал в жернова между Педуниверситетом и ВАКом. В Педуниверситете считают, что ВАК обеспокоен просьбой специализированного совета разрешить мне повторную защиту. Но каким образом ВАК мог быть обеспокоен этим обстоятельством, еще не видя диссертации? Только под влиянием неких сил, естественно бабских и двуличных, нашего института или таких же сил Педуниверситета? Тут я вспомнил — проходило недавно по прессе, — что ВАК был действительно обеспокоен огромным количеством докторских диссертаций по педнаукам. Полагаю, что строгание подобных диссертаций не обошлось без педвузов, думаю, здесь много было блатного, а может быть, и купленного.
21 июля, четверг. Как по тревоге все… Девочка не подтвердила медаль. Все в компьютере на работе.
21 июля, четверг. Сегодня абитуриенты в 11 часов пишут изложение, это сделано потому, что в 10 у другой группы начинается ЕГЭ, в 16 часов у меня консультация по этюду. Все как обычно, отметить можно только идеальную организацию всего процесса, это дело рук Оксаны. Все тихо, спокойно, везде указатели, места пронумерованы, бумаги розданы, на столах вода, в туалет — под "конвоем" ассистентов, апелляций по ЕГЭ нет. Родители толпятся за воротами. Институтская охрана непоколебима.
Витя, несмотря на вчерашнюю температуру 38,5, все же уехал к себе в Пермь. Значит, дома стало посвободнее. Делал утром зарядку, ковер все еще пахнет собакой, ее запах и в машине.
Вечером опять передали о взрывах в Лондоне.
Принялся читать "Код да Винчи", оторваться невозможно, но понимаю: все это облегченно, поверху, бросил бы, но много подробностей, которые я знал неточно или не знал вообще, захватывает дух любопытства.
22 июля, пятница. День начался опять с борьбы за новый ударный талант. Это скромный и тихий мальчик Паша по фамилии Фельдман. Он, естественно, самый талантливый, многообещающий, одним словом — лучший. В его семнадцать лет у него похвальные грамоты, школьные выступления, даже книга. Как говаривал Бунин, любой смуглый юноша — это уже русский писатель. Пишу так иронично потому, что предельно раздражен родителями, особенно отцом — металлургом. Это особые люди, они все рассказывают о себе. Сам Паша, милый мальчик, любит Бродского, но и я его люблю. Он, как и положено, подавал документы на очное отделение и на заочное. Олеся Николаева, которая набирает семинар, пишет: "В стихах Павла Фельдмана есть поэтическое чувство, есть попытка выстроить стихотворение, а главное — чувство любви к поэзии. Я бы допустила его до второго тура". Но, видимо, чуть поколебавшись, О.А. добавляет: "P.S. Все-таки — минус. Слишком много — все! — чужое". Тут же рецензия Оли Тузовой: "В стихах Павла Фельдмана меня больше всего смущает напыщенность — автор никак не может снять котурны. Название книжки "Для чего-то я нужен России" говорит о недостатках вкуса. Стихи же — обычные юношеские вирши. О перспективности автора говорить трудно: он так молод, что, может быть, его стихи — чисто возрастное явление. Я бы отказала". На всякий случай стихи юного гения мы передали Сереже Арутюнову, который набирает семинар на заочном отделении. У Сережи несколько другое видение судьбы и стихов этого мальчика, Сережа пишет всегда как читатель "Нового литературного обозрения": "Юный ленинец, поражающий отнюдь не ленинизмом. Инкубационная реинкарнация советского (ультрасоветского) поэта шокирует пародийным звучанием в контексте произошедших со страной метаморфоз. Поэма "Небо над Берлином" выглядит совершенно по-иртенъевски, да еще с присовокуплением старинной песенки о сбитом Пауэрсе ("Мой "Фантом", как пуля быстрый…"). Ясно, что это плоды комвоспитания, замешанные на впечатлениях от патриотической компьютерной игры, симуляторы крайне популярные, экзотика! Газета "Завтра" была бы от Павла в крайнем возбуждении, и наперекор всем политиканам и дикарям мне слышится в абитуриенте классицизм, чистота помыслов, хрустальность, каковая обязана быть взятой на довольствие именно по причине острой конфликтности ее с миром… кажется, чистогана, если верно помню угрожающую кальку былых газет. Над пафосом Фельдмана будут смеяться, но каждый боец, пусть еще необстрелянный, имеет право на заводь, где его любят, и на светлые воспоминания лицейского толка. Голосую "за"".
Итак, на очном отделении Павел получил отказ, а вот с легкой руки Сережи Арутюнова мы все же решили допустить мальчика, золотого медалиста, до экзаменов на заочке. Но это решение до него вовремя не дошло, и уж коли нет, как посчитали первые рецензенты таланта, то мальчик стал устраиваться в другие вузы в Москве. Но на всякий случай заглянул и к нам в институт. Ах, талант есть! Почему такой разнобой, раз кто-то талант все же обнаружил? Вот тут папа и стал объяснять мне, что мальчик должен учится в другом вузе, а как в самодеятельную студию ходить в наш институт. Папа уже решил, что мальчик — великий русский поэт. Как же мне жаль этих дядей, которые портят судьбу своих детей! А в принципе, папа в понедельник позвонит, и я скажу ему: ну, пусть ваше чадо ходит вольнослушателем в какой-нибудь семинар. Если не поэт — сам отвалится!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});